В 1912 году, в дни празднования столетней годовщины Бородинской битвы, установили еще 34 е памятника, среди них — шесть надгробий.
В одной из могил на поле Бородина покоится прах однополчан: прапорщика Николая Оленина и поручика Сергея Татищева. Памятник на ней, как и другой, под Петербургом, поставленный в честь Николая Оленина, по-видимому, — один из первых, увековечивших подвиг участников великого сражения.
*
Пасмурным и туманным выдался день 9 марта 1812 года. Поутру едва морозило, а потом пошел дождь вперемешку с мокрым снегом. В этот день уходил из Петербурга в Вильну лейб-гвардии Семеновский полк, в котором служили братья Николай и Петр Оленины. Старшему из них было восемнадцать лет, младшему — семнадцать.Отец юных воинов, Алексей Николаевич, напутствовал сыновей письмом и просил помнить родительское наставление вдали от родного дома.
Любезные дети, Николай и Петр. Мы расстаемся с вами в первый раз и расстаемся, может быть, на долгое время. В первый раз вы будете управлять собою без всякого со .стороны нашей влияния. Итак, родительским долгом почитаем мы, т.е. я и родшая вас, письменно вас снабдить наставлением, которое просим всегда иметь при себе, дабы вы могли оным руководствоваться в случае какого-либо отступления от истинного пути, что свойственно молодым вашим летам и неопытности. Наставление наше будет сколько можно коротко, ибо на правду мало слов нужно. Оно заключается в следующем... Будьте набожны без ханжества, добры без лишней нежности, тверды без упрямства; помогайте ближнему всеми силами вашими, не предаваясь эгоизму, который только заглушает совесть, а не успокаивает ее. Будьте храбры, а не наянливы, никуда не напрашивайтесь, но никогда не отказывайтесь, если вас куда посылать будут, хотя бы вы видели перед собою неизбежную смерть, ибо, как говорят простолюдины, „двух смертей не бывает, а одной не миновать. Я и сам так служил и служить еще буду, если нужда того востребует.
Будьте учтивы, но отнюдь не подлы, удаляйтесь от обществ, могущих вас завлечь в игру, в пьянство и другие скаредные распутства, неприличные рассудительному и благовоспитанному человеку. Возлюбите ученье ради самих себя и в утешение наше. Оно нас отвлекает от всех злых пороков, которые порождаются от лени и возрастают в тунеядстве.
Будьте бережливы, но не скаредны и в чужой земле берегите, как говорят, деньгу на черный день.
В заключенье сего заклинаем вас быть всегда с нами искренними, даже и в сокровеннейших погрешностях ваших. Отец и любящая своих чад мать, как мы вас любим, единственные могут быть нелицемерными путеводителями детям своим. Если же они и слишком иногда строги, тому причина непомерное их желание видеть чад своих на высшей степени славы и благополучия. Затем да будет благословение наше на вас по конец дней ваших и в будущей жизни.
***
26 августа главные силы Наполеона и Кутузова встретились у Бородина, а через несколько дней в Приютино пришло письмо командира батальона полковника Дамаса, в котором говорилось: «Вы знаете меня, знаете, какую я принимаю участь в вашем состоянии. Богу было угодно призвать к себе Николая. Петр жив и, надеюсь, будет жить. В письме моем к Александру Дмитриевичу (Сухареву, свойственнику жены Оленина. - Л.Т.) вы увидите подробности. К чему более писать? Слова недостаточны».В письме к Сухареву Дамас сообщал подробности трагедии: «Николай убит ядром, которое вырвало у него сердце. При мне он был похоронен. Петр получил в шею сильную от ядра контузию. Будучи сам легко ранен в левую руку, я привез Петра в Москву, и он еще был без памяти».
Обстоятельства гибели Николая Оленина сохранились в памяти его однополчанина декабриста М.И. Муравьева-Апостола. Уже в преклонном возрасте, после возвращения из Сибири, он писал: «26 августа 1812 г. еще было темно, когда неприятельские ядра стали долетать до нас. Так началось Бородинское сражение. Гвардия стояла в резерве, но под сильными пушечными выстрелами. Правее 1-го батальона Семеновского полка находился 2-й батальон. Петр Алексеевич Оленин, как адъютант 2-го батальона, был перед ним верхом. В 8 час. утра ядро пролетело близ его головы; он упал с лошади, и его сочли убитым. Князь Сергей Петрович Трубецкой, ходивший к раненым на перевязку, успокоил старшего Оленина тем, что брат его только контужен и останется жив. Оленин был вне себя от радости. Офицеры собрались перед батальоном в кружок, чтобы порасспросить о контуженном. В это время неприятельский огонь усилился, и ядра начали нас бить. Тогда командир 2-го батальона Максим Иванович Де-Дама (de Damas) скомандовал: „Г-да офицеры, по местам”. Николай Алексеевич Оленин стал у своего взвода, а граф Татищев перед ним у своего, лицом к Оленину. Они оба радовались только что сообщенному счастливому известию; в эту самую минуту ядро пробило спину графа Татищева и грудь Оленина, а унтер-офицеру оторвало ногу».
Слуги братьев Олениных Михайла Карасев и Тимофей Мешков настойчиво просили отдать им тела их господина и Татищева, которые собирались уже опустить в братскую могилу. Получив отказ от офицера, следившего за погребением, они обратились к дежурному генералу, и он разрешил взять тела двух друзей, чтобы похоронить их отдельно. «По приезде нашем в Можайск, — сообщили слуги в Приютино 11 октября, — сыскали два гроба для Николая Алексеевича и господина Татищева, и священник, отпев их, похоронил по долгу христианскому».
А Петр Оленин был отправлен в Москву, где встретился с К.Н. Батюшковым, приехавшим незадолго до Бородинской битвы из Петербурга. С приближением отступающей русской армии оба они, как и многие другие, отправились во Владимир. «Петру, слава богу, полегче, — сообщал Батюшков Гнедичу. — Он здесь под присмотром Аркаровых (родственников Олениных. — Л.Т.), которые его с своим домашним лекарем проводят до Нижнего. Мы и сами отправляемся туда же... Кажется, что Петр будет здоров совершенно. Я описываю тебе сии подробности затем, чтоб ты, мой милый друг, переслал их бедным родителям, потерявшим сына, утешение жизни. Успокой их хоть немного на счет другого... У меня голова идет кругом от нынешних обстоятельств».
Письмо Батюшкова, написанное в первых числах сентября, дошло до Петербурга только спустя месяц, следовательно, Оленины все это время ничего не знали о здоровье сына. Гнедич в ответе Батюшкову не забыл сообщить о состоянии, в котором пребывали родители Петра: «Грусть Алексея Николаевича мне гораздо кажется мучительнее, нежели Елизаветы Марковны; после того как ты их видел, они оба прожили пятьдесят лет; она от слез, а он от безмолвной грусти - истаяли. Зная душу его, ты поверишь, что он сильнее поражен нынешними обстоятельствами, нежели смертию сына».
«Нынешние обстоятельства» —- сдача Москвы и отступление русских войск - многих повергли в уныние. Беспокойство Оленина за судьбы России затмевало скорбь о погибшем сыне. Алексей Николаевич тяжело переживал неудачи армии. В столь же подавленном состоянии находились Гнедич и Батюшков. «Получив письмо твое от 4 сентября из Владимира, узнал я, что ты жив; ибо, слыша по слухам, что ты вступил в ополчение, считал тебя мертвым и счастливейшим меня, - сообщал Гнедич Батюшкову. - Но видно, что мы оба родились для такого времени, в которое живые завидуют мертвым — и как не завидовать смерти Николая Оленина — мертвые ибо срама не имут».
Наступил 1813 год. По проекту А.Н. Оленина в Петербурге был исполнен надгробный памятник сыну. В июне его отправили в Можайск. Там при церкви Живоначальной Троицы вырыли новую могилу и перезахоронили туда останки друзей. В тот же день на ней был установлен памятник. В 1822 году вкруг могилы была .поставлена дубовая решетка, выполненная по чертежам Алексея Николаевича, а памятник подняли выше. Надпись на нем пришлось обновить, «дабы видно было», так как, по свидетельству современника, «многие проезжающие из любопытства заходят читать».
Второй памятник погибшему сыну Оленин установил в Приютине. История его создания не совсем обычна.
У Олениных существовала добрая традиция отмечать рождение каждого ребенка посадкой дерева — дубка. Когда дети подрастали, они не только ухаживали за «своим» дубком, но высаживали еще по одному дереву. Так в Приютине появились дубки Николая, Петра, Алексея и их сестер. Когда в 1813 году Оленины перебрались на дачу, то обнаружили, что дубок Николая засох. На этом месте и был воздвигнут памятник. На плитах из пудостского камня установили еще один камень в форме усеченной пирамиды с надписью, сочиненной Гнедичем:
Здесь некогда наш сын дуб юный возращал:
Он жил, и дерево взрастало.
В полях Бородина он за Отчизну пал,
и дерево увяло!
Но не увянет здесь дней наших до конца
Куст повилики сей, на камень насажденный;
И с каждою весной взойдет он, орошенный
Слезами матери и грустного отца.
История памятника в Приютине походит на легенду, но стихи Гнедича и комментарий Алексея Николаевича, сделанный на списке стихотворения, сохранившемся в семейном архиве, подтверждают ее реальность. Приписка, собственно, повторяет то же, что было высказано Гнедичем: «Сия надпись была сочинена покойным другом, покойного моего сына Николая, убиеннаго за веру, царя и отечество на поле Бородинском! Сия надпись помещена была на камне, поставленном в саду приюти некой мызы на том месте, на котором сын мой Николай посадил засохшее по смерти его дубовое деревцо»....Прошло семь лет. В 1820 году Гнедич в стихотворении «Приютино», посвященном Елизавете Марковне Олениной, возвращается к памятному и дорогому месту в приютинском парке:
Вот здесь семья берез, нависших над водами,
Меня безмолвием и миром осенит;
В тени их мавзолей под ельными ветвями,
Знакомый для души, красноречивый вид!
При нем вся жизнь, как сон, с мечтами убегает,
И мысль покоится, и сердце здесь молчит.
И дружба самая здесь слез не проливает;
О храбром сожалеть ей гордость запретит.
За честь отечества он отдал жизнь тирану,
И русским витязям он может показать
Грудь с сердцем вырванным, прекраснейшую рану,
Его бессмертия кровавую печать!
История появления этого памятника, возможно, была известна Л.Н. Толстому. Ее необычность привлекла внимание писателя и пригодилась ему в работе над романом «Война и мир». Вспомним эпизод получения князем Болконским известия о гибели сына Андрея в Аустерлицком сражении: «Старый князь не хотел надеяться; он решил, что князь Андрей убит и, несмотря на то, что он послал чиновника в Австрию разыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит».Узнать о приютинском памятнике Толстой мог от самих Олениных, с которыми находился в родстве: прадед Льва Николаевича по материнской линии — Сергей Федорович Волконский, а Семен Федорович, его родной брат, был прадедом Николая и Петра Олениных. Таким образом, последние доводились Льву Толстому четвероюродными братьями.
В настоящее время могила Николая Оленина и князя Сергея Татищева находится в окружении других памятников на Бородинском поле. По-видимому, прах друзей, убитых одним ядром, был перенесен сюда из Можайска после организации заповедника.
Памятник в Приютине утратил свои былые формы от небрежного отношения наших обывателей. Исчезли и помещенные на нем строки Николая Ивановича Гнедича.
В 1974 году в реставрационных мастерских была отлита чугунная небольших размеров плита с этим текстом и установлена у памятника. А в 1976 году у берега пруда напротив памятника мною была высажена «семья» из 10 берез, место для которых мы определили, опираясь на строки Гнедича, посвященные этому месту. Увы, со временем исчезла и памятная надпись, и даже подросшие и окрепшие деревья.
И все же каждый посетитель усадьбы может прийти на место в запущенном и заметно поредевшем парке, где уже 200 лет стоит под «ельными ветвями» скромный монумент — один из первых среди многих, воздвигнутых во славу сынов России, павших в Бородинском сражении.
Лев Тимофеев
Открыть статью
